Свернули в нее, вдоль ручейка появилась трава, но мало, пробираемся дальше и видим, что долина в горах круто на запад повернула. «Вот это хорошо, - думаю, - она нас назад поближе к руднику подведет». Проехали по ней с полуверсты, пока она опять в глубь гор не отвернула. Тут нашлось место для ночевки хорошее, травы достаточно, кустики для огонька есть и аргал попадается. Раскинули палатку, набрали топлива, пустили коней пастись. Солнце уже заходит. Сидим у огонька и видим, - по долине сверху мальчишка бредет к нам. Подошел. Весь оборванный, босой, худой, лет десяти или двенадцати. Протянул руку и шепчет: - дайте поесть, я три дня не ел.

– Садись, - сказал Лобсын. - Покормим, скоро чай будет.

Он сел у огня. Ноги у него в ссадинах и царапинах, грязные. Голова гладко остриженная, смотрит пугливо.

– Ты чей мальчик? - спрашиваю. - Откуда и куда идешь один?

Он молчит: видно, боится сказать, нас опасается.

– Ты не бойся. Мы тебя не обидим, накормим, отдохнешь и завтра пойдешь, куда тебе нужно.

Чай поспел. Мы у караульных немного молока купили и сварили настоящий монгольский - с солью и молоком. Налили ему чашку - у нас запасная была - дали баурсаков. Он ел жадно, чаем запивал. Вторую чашку попросил, выпил, потом держит ее в руке пустую и, видно, боится попросить еще.

Лобсын налил ее и говорит: - Больше не дам, после голодовки нельзя сразу много есть, заболеешь.

Он кивнул головой и спрашивает:

– Вы не в наш ли монастырь едете?

А как называется твой монастырь, где стоит?

– Залхачин-сумэ зовут, стоит на большой речке Дзабхын-гол. Пятьсот лам живут там. И гэген есть, старый, чуть живой.

– Знаю я этот монастырь, - сказал Лобсын. - Мы туда не едем, и нам он не по пути. Он за Алтаем находится. Так ты возле этого монастыря у родителей жил?

На этот вопрос мальчик не ответил, а спросил: - Далеко ли до речки Шара-гол?

Лобсын рассмеялся: - Шара-гол речек в Монголии сотни две будет, если не больше.