К тому же, мы находились в Городе Богов, состоящим из пирамид и монументов…
Вдруг мое внимание привлекли два конуса (№77, 78): один — остроконечный, другой — с цилиндрическим выступом на вершине. Высота каждого из них составляла около 200— 300 метров . Они были припорошены снегом. Я на скорую руку зарисовал их.
— Что это? — очередной раз спросил я самого себя. — «Штамп» тоже, что ли? Для чего?!
Вскоре мы увидели еще один комплекс, состоящий из трех громадных (высотой метров по 600-700) пирамидоподобных образований (№81, 82, 83). Было видно, что каждое из этих образований довольно сильно разрушено, но ступенчатый характер и множество других признаков выдавали в них то, что это не банальные горы, а сооружения, построенные древними с какой-то целью.
Вдалеке виднелась еще одна пирамидоподобная конструкция (№85). Я понимал, что из-за холмов отсюда видна только вершина этой конструкции, но мы не могли подойти ближе, чтобы разглядеть основание, поскольку боялись… зеркал. Видимая часть данной конструкции, высотой около 200 метров , очень походила на типичную ступенчатую пирамиду. Хотя она и имела следы довольно значительных разрушений, можно было отметить целый ряд отличий от пирамидоподобных конструкций, которые мы видели ранее.
И вновь из-за тибетских холмов выглянуло пирамидоподобное сооружение (№86). Высотой оно было около 500 метров , а длиной — около 1000 метров . Это ступенчатое сооружение имело одну характерную особенность. Все оно было изогнуто в виде дуги, а на вершине имело выступы, один из которых был похож на кланяющегося человека, второй — на рожок, а третий — на покосившуюся пластину. Я хотел забежать на бугор, чтобы рассмотреть это сооружение более подробно, но все время домогающая желудочная боль не дала мне сделать этого.
— Штампы, штампы и штампы! — тихо проговорил я. — Огромные и необычные штампы! Но… чего?
Я обернулся и встретился глазами с Равилем.
— Что, шеф? — спросил он.
— Да так… штампы.
— Какие штампы?
— Да так…
Я еще раз пристально взглянул на Равиля и, почему-то, обратил внимание на его карие глаза, вернее, на карего цвета радужки.
— Радужка, радужка… — опять тихо проговорил я.
— Чего?
— Да так… радужка…
— А при чем тут радужка?
— Сам не знаю.
Я как-то весь скукожился, ощущая полную нелепость этой мысли о радужке глаза, да еще вспомнил и кучу других нелепостей, сопровождавщих меня по жизни.
— Эх! — только и смог сказать я про себя.
О, как многого я не знал в тот момент! Должны были пройти годы, чтобы эта, так нелепо появившаяся мысль о радужке глаза, всплыла вновь в новом обличий.