Так ведь?
— Так. А к чему это?
— А к тому, что иногда очень полезно назвать себя дураком, — Рафаэль Юсупов пристально посмотрел на Селиверстова поверх очков.
— Вы на что это намекаете? — насупился Селиверстов.
— Не намекаю.
— Нет, намекаете!
— Нет, не намекаю.
— Здесь ведь и обидеться можно…
— На что?
— На то.
— На что это — на то? Я ведь Вас, Сергей Анатольевич, не назвал…
— Еще бы назвал…
— Объясняю, — Юсупов сделал миролюбивое движение рукой. — Называть себя дураком полезно с профилактической точки зрения.
— Чтобы не стать дураком, что ли? — Селиверстов искоса посмотрел на Юсупова. — Какая такая профилактика?! Нет профилактики от дури! Дураками рождаются!
— Бывают и приобретенные формы…
— Я вон знал дурака одного, Кольку. Так он, как родился дураком, так и живет им, — поделился жизненным опытом Селиверстов.
— Кем живет?
— Дураком.
— Так он, этот Николай, никогда, наверное, не называл себя дураком? — с ехидцей в голосе спросил Юсупов.
— Не припомню. Глупости говорил только. Чушь порол с умным видом, да еще активно так порол! Он, Колька, вообще считал себя умным, даже поучал, но тупо, — вспомнил Селиверстов.
— Очень тупо! Бежать от его тупости хотелось, чтобы в пивной примитив не превратиться. Пиво он любил, Колька-то!
— Пиво, говоришь?
— Да, пиво. А что?
— Да так, ничего.
— Приобретенная форма дури — от пива, что ли? — Селиверстов недоуменно посмотрел на Юсупова.
— Не всегда.
— Я, кстати, пиво не очень уважаю.
— Я тоже.
— Но иногда пью.
— И я иногда…
Я отвлекся от привычной перепалки друзей, у которых, извините, дорогой читатель, хватало ума на то, чтобы по жизни быть открытыми и активными и уметь с детской откровенностью вступать в споры в минуты расслабления, которых, ой-ой, было не так-то много в этой тяжелой экспедиции. Да и легко было с этими людьми, всегда легко; хотя они оба и являлись солидными российскими учеными, но… умели жить с элементами детства в душе.
— Дурак! Какой же я дурак! — уже про себя сказал я.